Бомбистский Петербург (часть 1)

Если бы народный гей России Борис Моисеев действительно уехал бы в Петербург, а приехал в Ленинград, то у него была бы возможность прогуляться по улицам Халтурина, Желябова, Перовской, тех людей, благодаря усилиям которых Александр II отбыл на небеса, а Россия стала кузницей кадров будущих террористов. Правда их именами, именами Балмашева, Сазонова, Каляева и прочих ни площадей, ни улиц не называли. Для большевиков они были прямыми конкурентами борьбы за власть, представителями партии социалистов-революционеров, сокращенно эсеров. Но к народовольцам по большому счету у коммунистов претензий не было, поэтому имена членов исполнительного комитета партии «Народная воля» при новой власти обожествлялись. Царь и его приспешники были последними падлами, а террористы народными героями.

После очередной коллизии в нашей отечественной истории, когда не стало ни СССР, ни главенства коммунистической партии, уже цари и охранители трона стали героями, а народовольцы последними падлами, которых некоторые умники даже ставили в один ряд с ваххабитами. В общем, и те и другие террористы, казалось бы, какая разница?

Логично предположить, что правда находится где-то посередине между точкой зрения на революционный террор при советской власти, когда имена Перовской и Желябова стали сакральными, и мнением некоторых современный исследователей, согласно которому Перовская и Желябов идолища поганые. На самом деле правда не по центру. Ее вообще нет. Все были хороши. И царь, которому не хватило воли довести реформы до конца, и наивные народовольцы, решившие, что вот сейчас они убьют самодержца, передадут власть народу, а он ее с радостью подхватит и в стране наступит эра благоденствия. И начало этому дебильному процессу было положено у шедевра мировой архитектуры, у северной ограды Летнего сада.

4 апреля 1866 года Александр II прогуливался в Летнем саду со своим сеттером. Император вообще был любителем собак и псовой охоты, отправлял своих питомцев на выставки, на одной из которых в Париже борзые собаки Славный и Завида получили золотую медаль, которой царь нимало гордился. Но любимым его домашним питомцем был пес Милорд, которого мы можем наблюдать на фотографии, сделанной Генрихом Иоганном Деньером, или на портрете Александра II кисти Николая Сверчкова, где царь изображен на коне, а сопровождает его другой четвероногий друг Милорд. Щенки этого кобеля шли нарасхват в придворных кругах, оно и понятно, я думаю редкий чиновник отказался бы в наше время от потомства собаки Путина. Один из таких щенков даже оказался у Льва Николаевича Толстого.

Вот этого Милорда царь и выгуливал под сенью дубрав. Один раз собака напугала дочь офицера Кирасирского полка в Царскосельском парке, выскочив на нее с громким лаем. Но вот напугать злоумышленника она не смогла. Когда царь вышел из сада и готовился сесть в экипаж, уже поставив ногу на подножку, некий блондин, продравшись сквозь толпу, выстрелил в самодержца. У него был двуствольный пистолет, соответственно пальнуть он мог всего лишь два раза. Но сразу же после первого, увидев, что промахнулся, террорист побежал вдоль Невы к Прачечному мосту, но был сбит с ног городовым Степаном Заболотиным и унтер-офицером жандармского эскадрона Лукьяном Слесарчуком. И весь этот спектакль разыгрался рядом с оградой Летнего сада.

Согласно официальной версии, которой даже не все царедворцы поверили, главным героем трагикомедии стал крестьянин Костромской губернии Осип Комиссаров, орлиным взором окинувшим толпу вокруг царя, узрев убийцу и толкнув его в локоть, вследствие чего пуля и прошла мимо.

А затем начался настоящий фарс, мастерски описанный Корнеем Чуковским в книге «Поэт и палач», поэтому давайте ненадолго переместимся на угол Литейного проспекта и улицы Некрасова. Здесь, в доме называемом в народе «Пять Николаев», по числу мемориальных досок на фасаде здания (Некрасов, Чернышевский, Добролюбов, Пирогов, Фигнер), расположен Мемориальный Музей-квартира отгадайте какого поэты. Почти напротив по адресу Литейный проспект 39, находится так называемый дом Пашкова (не путать с одноименным зданием в Москве), названный так по имени первого владельца штаб-ротмистра Пашкова. Дом построен по проекту Геральда Боссе и представляет собой яркий пример стилизации под итальянское Возрождение. Одно время здесь располагалось Благородное собрание, потом Департамент уделов. Некрасов наблюдал это строение из окон своей квартиры, постоянно проходил мимо и написал в итоге всем известное стихотворение «Размышления у парадного подъезда». Называние можно было продолжить «у парадного подъезда дома Пашкова». Вот отрывок, знакомый каждому:

Выдь на Волгу: чей стон раздается
Над великою русской рекой?
Этот стон у нас песней зовется -
То бурлаки идут бечевой!..

Следовало бы сказать бурлаки, но Николай Алексеевич Некрасов особо не парился по поводу ударений, собственно, как и по многим другим поводам, будь то карточная игра, до которой он был большой охотник, или чужая жена Авдотья Панаева, до которой он так же был большой охотник. «Я с детства трус», - писал Некрасов в стихотворении «Суд». Николай Алексеевич – ярчайший пример русского интеллигента, гениального и трусливого, радеющего за народное благо, но беспринципного там, где следовало бы проявить волю. И нигде это так не отразилось, как в истории, последовавшей за выстрелом Каракозова.

Дело в том, что вся страна буквально захлебнулась в потоке верноподданнических чувств. Все спешили продемонстрировать свою лояльность правящему режиму. А тот, кто не спишл, записывался во враги народа. Дадим слово Корнею Чуковскому:
«Всякий носивший синие очки или длинные волосы, выписывавший журнал «Современник» и читавший роман «Что делать?», чувствовал себя вне закона и в величайшем испуге ожидал какой-то чудовищно-грозной расправы, и торопился застраховать себя от всех подозрений преувеличенными криками ура. Особенно волновались писатели, сотрудники радикальных журналов, так как чувствовали, что все смотрят на них, как на явных подстрекателей к цареубийству.

Г. 3. Елисеев, человек пожилой и спокойный, с ужасом впоследствии рассказывал, как двадцать пять суток подряд он находился в ежечасном ожидании обыска. Его нервное состояние дошло до того, что он ничего не мог делать, ни о чем не мог думать. Елисеев и сам называет свои тогдашние чувства постыдною трусостью, но утверждает в свое оправдание, что среди близких ему литераторов не было тогда ни одного, который не проявил бы такой же постыдной трусости».

Обратите внимание, как часто здесь звучит слово трусость.

Однако продолжим:

«Этот всеобщий испуг дошел до невероятных размеров, когда стало известно, что во главе следственной комиссии поставлен самый страшный в России человек, Муравьев. Если Муравьев, — значит, кончено; значит, пощады не будет. Этот никого не помилует. Все были уверены, что Муравьев, только что распластавший Жмудь, сжигавший мызы, сравнивавший с землею деревни, разорявший костелы, ссылавший целые семейства в Сибирь, так помпезно и празднично вешавший польских ксендзов, в один миг испепелит либералов. Это было безумно, но так верили все, верили, что этот ужасный диктатор может и хочет затопить потоками крови все тогдашние зачатки свободы. Если бы Муравьев поставил на Марсовом поле плаху и стал рубить каждому прохожему голову, это показалось бы в порядке вещей».

И вот, поддавшись всеобщей панике, Некрасов пишет верноподданническую оду, где, самодержец «Царство русское к счастью ведет», а Комиссаров так прямо эпический герой:

«Ты велик, как орудие Бога, Направлявшего руку твою».

По поводу Комиссарова Чуковский тоже неплохо прошелся? «Пошлый и плюгавый человечек, Комиссаров, петербургский картузник, и уже то, что у самодержавия для роли Сусанина не нашлось никого другого, кроме этой мизерной фигурки, было конфузным свидетельством его внутренней непоправимой нищеты. Его жена с утра до ночи бродит по Гостиному Двору, с азартом закупая шелка и бриллианты, и всюду рекомендуется «женою спасителя», к великому смущению купцов, которые пытаются уверить ее, что Спаситель был холостой.

Монетный двор подносит ему золотую медаль с изображением его плюгавой физиономии, московские дворяне подносят ему золотую шпагу, тульские рабочие — ружье собственного изделья, французский император награждает его орденом Почетного Легиона, петербургский сапожник Ситнов объявляет в газетах, что отныне он будет бесплатно шить ему сапоги и ботинки. Все общества, клубы, собрания делают его своим почетным членом.— Того гляди, что корпорация московских повивальных бабок изберет его почетным повивальным дедушкой! — шутит по этому поводу «Колокол».

И вот этого персонажа воспел народный поэт Некрасов, который готов был страдать на бумаге, страдать морально, но страдать физически, оказаться на каторге, как его коллега по литературному цеху Достоевский, он готов не был. Конечно же, не нам судить гения. Но эпизод весьма характерный.

А что Дмитрий Каракозов? Кто он и с какого перепугу этот субчик вдруг решил убить царя? Царя, который за пят лет до этого избавил страну от рабства, между прочим, на два года раньше аналогичного акта в Соединенных Штатах Америки.

Черноглазый, а именно так переводится с тюркского слово Каракоз, прошел стандартный путь, типичный для будущих революционеров. Был студентом в Казанском университете, откуда его турнули за участие в студенческих беспорядках. Был студентом в Московском универе, но здесь уже денег не хватило на обучение. Он сошелся со своим двоюродным братом Николаем Ишутиным, носившимся с идеей устроения тайного общества под названием «Ад». По воспоминаниям Дмитрия Юрасова, еще одного участника кружка Ишутина, члены «Ада» обязаны были «стать пьяницами, развратниками, чтобы отвлечь всякое подозрение, что они держатся каких-либо политических убеждений». Целью же ада была революция и цареубийство. Но перед тем, как убить самодержца, член «Ада» должен «обезобразить себя и иметь во рту гремучую ртуть чтобы, совершив преступление, раскусить ее, убить тем самым себя и изуродовать лицо, чтобы не быть узнанным».

«В кружке этих людей, как и во многих кружках студенчества, часто говорилось, что следовало бы уничтожить этого государя за пресловутое освобождение крестьян, которое затормозило революцию в России. Это последнее было почти общим мнением всей интеллигенции».

По поводу интеллигенции мы еще поговорим, здесь отметим мотив преступления: царь затормозил революцию. Такую же претензию предъявляли затем Столыпину, который разделил участь Александра II. Петр Аркадьевич своими действиями так же не способствовал развитию революционной ситуации в стране, чем крайне нервировал оппозиционеров.

Каракозов, наслушавшись взрывоопасных речей, отправился в Петербург. Известный историк Олег Будницкий, весьма тактично указывает на возможность наличия у него психического расстройства, поскольку Каракозов до этого лежал в клинике Московского университета, считал себя неизлечимо больным и демонстрировал склонность к суициду. Одним словом эмо. Так же следует обратить внимание на то место в обвинительном акте, где говорится об изъятых у Каракозова вещах: порох, пули, яды, такие как синильная кислота, стрихнин и восемь порошков морфия. Некоторые из исследователей рассматривают морфий не как яд, а как наркотик, навешивая на Каракозова ярлык наркомана.

Так же у террориста была найдена прокламация собственного сочинения «Друзьям-рабочим!»: В ней сказано: «Грустно, тяжко мне стало, что… погибает мой любимый народ, и вот я решил уничтожить царя-злодея и самому умереть за свой любезный народ. Удастся мне мой замысел — я умру с мыслью, что смертью своею принес пользу дорогому моему другу — русскому мужику. А не удастся, так все же я верую, что найдутся люди, которые пойдут по моему пути. Мне не удалось — им удастся. Для них смерть моя будет примером и вдохновит их…»

Проблема в том, что действительно нашлись те, кто пошли по пути террориста. Действительно, его пример был вдохновляющим, как и примеры будущих цареубийц. В истории порой можно наблюдать удивительные вещи. Летом 1866 года в «Правительственном вестнике» появилось сообщение о том, что действительный статский советник Лев Николаевич Перовский отстраняется от должности петербургского губернатора. Выстрел Каракозова стал роковым в судьбе тогдашнего градоначальника, он потерял столь важный пост и по сути его карьере настал конец, что не лучшим образом сказалось как на его характере, так и на состоянии его семьи. Его дочь, Софья Перовская станет одной из ключевых фигур в деле убийства Александра II. Что не удалось Каракозову, то удастся ей.