Невский: в тюрьму из-за клопа, Волошин стреляется с Гумилевым

Невский: в тюрьму из-за клопа, Волошин стреляется с Гумилевым

Сегодня я расскажу об одном из самых известных судебных процессов конца XIX в., об убийстве малолетней Сарры Беккер, которое случилось в здании на Невском, 57. Так же мы затронем тему самой известной мистификации в отечественной литературе, из-за которой в итоге стрелялись два поэта серебряного века: Максимилиан Волошин и Николай Гумилев

Невский 57

Тема клопов получается сквозной для Невского проспекта. Что ж поделать, если они были вездесущи. Из-за этих тварей человека обвинили в убийстве девочки. И произошло оно на Невском 57, когда этот дом еще не имел такого количества этажей.
«Не следует забывать, что дело об убийстве Сарры Беккер остается историческим в судебных летописях», - говорил в своей речи адвокат Сергей Андреевский, один из героев нашего рассказа. Действительно, дело было запутанным и резонансным.
На Невском, 57 располагалась ссудная касса. 28 августа 1883 года здесь была найдена малолетняя служащая конторы Сарра Беккер. Мертвая. Со всеми признаками изнасилования. Владелец кассы Иван Иванович Миронович заявил о пропаже ценностей на сумму 400 рублей. Но почему-то другие ценности были не тронуты. И вообще складывалось впечатление, что ограбление было инсценировкой, дабы запутать следствие. Ведь Миронович был очень несимпатичным типом. Бывший полицейский, бабник, контора, кстати, была оформлена на его любовницу. Стало известно, что он оказывал малолетке знаки внимания определенного характера, пытался обнимать и целовать. И, простите за интимную деталь, на кальсонах Иван Иваныча были найдены следы спермы.
Несмотря на то, что прямых улик не было, Мироновича обвинили в изнасиловании и убийстве. Дело сразу попало в печать. Беккер была несовершеннолетней, да еще еврейкой: идеальный сюжет для бульварных газет.
И тут вдруг появляется некая Семенова и заявляет, что это она убила девочку. Подтолкнул ее на это любовник по фамилии Безак. Адвокат Николай Карабчевский в своей речи сказал, что «Для осуществления этого намерения они вместе покупают в магазине Сан-Галли на Невском проспекте, против памятника императрице Екатерины, гимнастическую гирю как орудие убийства, с которой Семенова не расставалась, нося ее сперва за корсажем — по ее словам, для красоты бюста, а затем в кожаной сумке. Однажды, гуляя по Таврическому саду, они оба пробовали эту гирю, ударяя ею о скамейку, от чего на последней остались два небольших углубления, и на память об этом эпизоде Безак написал карандашом сбоку скамейки число».
Во-первых отметим упоминание одного из магазинов Сан-Галли, о котором я уже рассказывал. Во-вторых, какова барышня, которая носит гирю, груба говоря, в бюстгалтере.
Мироновича отпускают, Семенова вдруг отказывается от своих показаний, Мироновича снова арестовывают. И тут рождается гениальная версия, выдвинутая любовником Семеновой и подхваченной следствием: Миронович таки изнасиловал и убил Беккер. Но был застигнут на месте преступления Семеновой и, дабы Семенова молчала, дал ей тех самых ценностей, которые объявил потом украденными. В общем версия разваливалась на глазах, но это не помешало осудить всех фигурантов дела. Миронович подал жалобу, дело было вынесено на рассмотрение еще раз, и вот уже адвокат Андреевский в своей речи подчеркнул, что «пикантное пятнышко на кальсонах, единственное, величиной с чечевичное зерно, признано оттиском клопа».
Дело Сарры Беккер прогремело на всю страну хотя бы потому что убийцу так в итоге и не выявили: Мироновича оправдали, Семенову признали невменяемой. Об этом процессе часто рассказывают в контексте истории нашей судебной практики, но я бы хотел подчеркнуть этот неумолимый факт с пятном от клопа. До чего же туго было с гигиеной, если эти твари метили кальсоны.
Уже после второй мировой войны, когда здание было перестроено и надстроено, здесь размещалась гостиница «Балтийская», которая в наше время развитого капитализма, естественно, была выкуплена, переделана и переименована.

Невский 59

Дуэль – это романтично. Дуэль между поэтами еще более романтично. Дуэль между поэтами в начале ХХ в. из-за дамы – вообще сплошная романтика. Речь идет о поединке между Волошиным и Гумилевым.

Искусствовед Эрих Голлербах писал, что он познакомился с поэтом Максимилианом Александровичем Волошиным на квартире бывшего владельца музыкального магазина Карла. Это квартира №1 в доме № 59 по Невскому проспекту. Волошин жил здесь некоторое время уже после революции, так что это здание связано с его именем.
Вышеупомянутой дуэли предшествовала знаменитая история с мистификацией, которая взбудоражила весь литературный Петербург. Таинственная поэтесса Черубина де Габриак долго не давала покоя редактору журнала «Аполлон» Сергею Маковскому, сыну известного художника, да и не только ему. Под этим именем скрывалась Елена Дмитриева, которую Волошин называл Лилей. Вот как он сам описывает эту историю.
«Габриак был морской черт, найденный в Коктебеле, на берегу. Он был выточен волнами из корня виноградной лозы и имел одну руку, одну ногу и собачью морду с добродушным выражением лица. Мы долго рылись в чертовских святцах ("Демонология" Бодена) и наконец остановились на имени "Габриах". Это был бес, защищающий от злых духов.
Лиле в то время было девятнадцать лет. Она была хромой от рождения и привыкла считать себя уродом. В детстве у всех ее игрушек отламывалась одна нога, так как ее брат и сестра говорили: "Раз ты сама хромая, у тебя должны быть хромые игрушки"».
Понятно, что такая девушка никак не могла удовлетворить Сергея Маковского, которого называли Papa Mako. Он изначально хотел, чтоб сотрудники «являлись в редакцию "Аполлона" не иначе, как в смокингах», а из дам предпочитал балерин. Какая уж тут хромоножка. Вот и пришлось Волошину и Дмитриевой посылать ему стихи под псевдонимом в письмах, написанных на французском языке.
Есть необманный путь к тому,
Кто спит в стенах Иерусалима,
Кто верен роду моему,
Кем я звана, кем я любима.
Габриак очень заинтересовала Маковского. Встреч, она, конечно же, избегала, но звонила, и как-то он ей признался:
«"Знаете, я умею определять судьбу и характер человека по его почерку". И он рассказал, что отец Черубины – француз из Южной Франции, мать – русская, что она воспитывалась в монастыре в Толедо и т. д». Лиле оставалось только изумляться, откуда он все это мог узнать, и таким образом она с Волошиным получила ряд ценных сведений из биографии Черубины, которых они впоследствии и придерживались.
Papa Mako влюбился в таинственную незнакомку и делился своими переживаниями с Волошиным. Поэт вспоминал: «По вечерам он показывал мне мною же утром написанные письма и восхищался: “Какая изумительная девушка!”. Он требовал у Черубины свидания. Лиля выходила из положения очень просто. Она говорила по телефону: "Тогда-то я буду кататься на Островах. Конечно, сердце Вам подскажет, и Вы узнаете меня". Маковский ехал на Острова, узнавал ее и потом с торжеством рассказывал ей, что он ее видел, что она была так-то одета, в таком-то автомобиле... Лиля смеялась и отвечала, что она никогда не ездит в автомобиле, а только на лошадях.
Постепенно у нас накопилась целая масса мифических личностей, которые доставляли нам много хлопот. Так, например, мы придумали на свое горе кузена Черубине, к которому Papa Mako страшно ревновал. Он был португалец, атташе при посольстве, и носил такое странное имя, что надо было быть так влюбленным, как Маковский, чтобы не обратить внимания на его невозможность. Его звали дон Гарпия ди Мантилья. За этим доном Гарпией была однажды организована целая охота, и ему удалось ускользнуть только благодаря тому, что его вообще не существовало. В редакции была выставка женских портретов, и Черубина получила пригласительный билет. Однако сама она не пошла, а послала кузена. Маковский придумал очень хороший план, чтобы уловить дона Гарпию. В прихожей были положены листы, где все посетители должны были расписываться, а мы, сотрудники, сидели в прихожей и следили, когда "он" распишется. Однако каким-то образом дону Гарпии удалось пройти незамеченным, он посетил выставку и обо всем рассказал Черубине.
В высших сферах редакции была учреждена слежка за Черубиной. Маковский и Врангель стали действовать подкупом. Они произвели опрос всех дач на Каменноостровском. В конце концов Маковский мне сказал: "Знаете, мы нашли Черубину. Она - внучка графини Нирод. Сейчас графиня уехала за границу, и поэтому она может позволять себе такие эскапады. Тот старый дворецкий, который, помните, звонил мне по телефону во время болезни Черубины Георгиевны, был здесь, у меня в кабинете. Мы с бароном дали ему 25 рублей, и он все рассказал. У старухи две внучки. Одна с ней за границей, а вторая - Черубина. Только он назвал ее каким-то другим именем, но сказал, что ее называют еще и по-иному, но он забыл как. А когда мы его спросили, не Черубиной ли, он вспомнил, что, действительно, Черубиной".
Вот так вот взрослые люди поддались на обман, скорее по причине того, что им очень этого хотелось. Волошин вспоминал: «Неожиданной во всей этой истории явилась моя дуэль с Гумилевым. Он знал Лилю давно и давно уже предлагал ей помочь напечатать ее стихи, однако о Черубине он не подозревал истины. В 1909 году летом, будучи в Коктебеле вместе с Лилей, он делал ей предложение.
В то время, когда Лиля разоблачила себя, в редакционных кругах стали расти сплетни.
Лиля обычно бывала в редакции одна, так как жених ее, Воля Васильев (Васильев Всеволод Николаевич (1883—?) — инженер-гидролог), бывать с ней не мог: он отбывал воинскую повинность. Никого из мужчин в редакции она не знала. Одному немецкому поэту, Гансу Гюнтеру, который забавлялся оккультизмом, удалось завладеть доверием Лили. Она была в то время в очень нервном, возбужденном состоянии. Очевидно, Гюнтер добился от нее каких-нибудь признаний. Он стал рассказывать, что Гумилев говорит о том, как у них с Лилей в Коктебеле был большой роман. Все это в очень грубых выражениях. Гюнтер даже устроил Лиле “очную ставку” с Гумилевым, которому она принуждена была сказать, что он лжет. Гюнтер же был с Гумилевым на "ты" и, очевидно, на его стороне. Я почувствовал себя ответственным за все это и, с разрешения Воли, после совета с Леманом, одним из наших общих с Лилей друзей, через два дня стрелялся с Гумилевым».
Все началось в мастерской Головина в Мариинском театре во время представления "Фауста". Головин в это время писал портреты поэтов, сотрудников "Аполлона". Волошин отвесил оплеуху по всем правилам дуэльного искусства, как учил его Гумилев: сильно, кратко и неожиданно.
«В первый момент я сам ужасно опешил, а когда опомнился, услышал голос И. Ф. Анненского: "Достоевский прав, звук пощечины – действительно мокрый". Гумилев отшатнулся от меня и сказал: "Ты мне за это ответишь". (Мы с ним не были на "ты".) Мне хотелось сказать: "Николай Степанович, это не брудершафт". Но тут же сообразил, что это не вязалось с правилами дуэльного искусства, и у меня внезапно вырвался вопрос: "Вы поняли?" (То есть: поняли ли – за что?) Он ответил: "Понял"
На другой день рано утром мы стрелялись за Новой Деревней возле Черной речки, если не той самой парой пистолетов, которой стрелялся Пушкин, то, во всяком случае, современной ему. Гумилев промахнулся, у меня пистолет дал осечку. Он предложил мне стрелять еще раз. Я выстрелил, боясь, по неумению своему стрелять, попасть в него. Не попал, и на этом наша дуэль окончилась. Секунданты предложили нам подать друг другу руки, но мы отказались.
После этого я встретился с Гумилевым только один раз, случайно, в Крыму, за несколько месяцев до его смерти. Нас представили друг другу, не зная, что мы знакомы. Мы подали друг другу руки, но разговаривали недолго: Гумилев торопился уходить».
А что сама Дмитриева? После разоблачения Черубины интерес к ней пропал. Она вышла замуж за инженера Всеволода Васильева, взяла его фамилию. После революции ее арестовывают, высылают из Петрограда, она возвращается, ее повторно высылают в Ташкент, где она умерла от рака печени. И, пожалуй, историй с мистификацией, была самой яркой страницей ее жизни.