Невский: арест гения конспирации

Невский: арест гения конспирации

Сегодня мы пропустим Невский, 61, о нем и о улице Маяковского, я расскажу в следующем выпуске. А нас с вами ждет рассказ о Невском, 63, построенного по проекту зодчего Павла Юльевича Сюзора, автора дома Зингера и еще множества домов на Невском. В XIX в. это здание принадлежало некоему Александровскому, и здесь располагалось фотоателье, где был арестован человек, которому мы обязаны многими шпионскими находками. Но обо всем по порядку.

Откуда есть пошла наука конспирации? В России? С партии «Народная воля». Причем с конкретного человека. По словами Крупской, его очень потом уважал В. И. Ленин. Она писала: «Вообще у него чувствовалась хорошая народовольческая выучка. Недаром он с таким уважением говорил о старом народовольце Михайлове, получившем за свою конспиративную выдержку кличку "Дворник"».
"И прииде дворник, и учреди знак". Так один народоволец подшучивал над Александром Михайловым, которого действительно прозвали дворником за его идеальное знание всех проходных дворов города. Он действительно учреждал знаки. Именно этим человеком была изобретена шпионская наука предупреждений в виде горшка в окне или задвинутой занавески, которые должны были означать, что все в порядке, или что все не в порядке в зависимости от изначальной договоренности.
Еще один член партии «Народная воля» Михаил Ашенбреннер вспоминал: «Он знал в лицо самых ловких агентов охраны; знал все щели и лазейки, всю топографию местности до мелочей и не раз выручал из беды попавших в ловушку товарищей, за которыми следил издалека, и проваливался вместе с ними, словно сквозь землю, на глазах у сыщиков».
Народоволец Тихомиров, называвший Михайлова ревизором революционной конспирации, писал: «В позднейшие времена (народовольческие уже) А. Д., например, не находил достаточно резких, циничных слов для одного товарища, который иногда заходил проведать жену свою, находившуюся под надзором: "Он шляется к жене, где его стерегут и могут забрать; наконец его могут проследить на другие квартиры". Это для него было просто подлостью, тем более огорчительной, что она исходила от человека, которого он глубоко уважал. Против подобной неряшливости А. Д, "немолчно лаял", постоянно и всю жизнь оставался каким-то ревизором революционной конспирации. Он даже сам говорил совершенно серьезно: "Ах, если бы меня назначили инспектором для наблюдения за порядком в организации". Там, где А. Д. имел такое право наблюдения, он превратил это право в обязанность для себя.
Сплошь и рядом он следил по улицам за товарищами, чтобы убедиться в их осторожности. Один такой случай мы помним с А. Квятковским, который, однако, заметил слежение, чем несказанно обрадовал А. Д. Но зато беда, если кто-нибудь позволял проследить себя. Упреки сыпались градом. А. Д. буквально "пилил" людей ежедневно и ежеминутно за такие провинности.
Иногда он на улице совершенно неожиданно заставлял вас читать вывески и рассматривать физиономии на разных расстояниях: "Ты не можешь прочесть? Ну, брат, очки покупай непременно". Никогда, ложась спать, Михайлов не забывал завесить окна чем-нибудь плотным, чтобы утром свет не портил глаз. Глазa особенно нужны заговорщику и "нелегальному". Нужно видеть далеко и отчетливо, все и всех на улице
Проходными дворами и домами А. Д. пользовался артистически. Один человек, спасенный А. Д. от ареста, рассказывал нам, как это произошло. "Я должен был сбежать с квартиры и скоро заметил упорное преследование. Я сел в конку, потом на извозчика. Ничего не помогло. Наконец мне удалось, бегом пробежавши рынок, вскочить в вагон с другой стороны; я потерял из виду своего преследователя, но не успел вздохнуть свободно, как вдруг входит в вагон шпион, прекрасно мне известный: он постоянно присутствовал при всех проездах царя и выследил меня на мою квартиру, откуда я сбежал. Я был в полном отчаянии, но в то же мгновение совершенно неожиданно вижу — идет по улице А. Д. Я выскочил из вагона с другого конца и побежал вдогонку. Догнал, прохожу быстро мимо и говорю, не поворачивая головы: "Меня ловят". А. Д., тоже не взглянувши на меня, ответил: "Иди скоро вперед". Я пошел. Он, оказалось, в это время осмотрелся, что такое за мной делается. Через минуту он догоняет меня, проходит мимо и говорит: "Номер 37, во двор, через двор на Фонтанку, № 50, опять во двор. Догоню" (№№, впрочем, я уже позабыл). Я пошел, увидел скоро № 37, иду во двор, который оказался очень тесным с какими-то закоулками, и в конце концов — я неожиданно очутился на Фонтанке... Тут я в первый раз поверил в свое спасение. Торопясь, я уже не следил за собой, а только старался как можно скорее идти. Скоро по Фонтанке оказался другой заворот, а за ним № 50: прекрасное место, чтобы исчезнуть неожиданно. Вхожу во двор, смотрю, а там уже стоит А. Д.; оказалось, что двор также проходной в какой-то переулок. "Выходи в переулок, — говорит Ал, Дм., — нанимай извозчика, куда-нибудь поблизости от такой-то квартиры", сам же выбежал на Фонтанку и осмотрелся. Пока я нанял извозчика, он возвратился и отвез меня на квартиру... где я и остался».
Партия – женщина
Для Михайлова «Народная воля» была не просто партией. Уже фигурировавший в наших рассказах Желябов писал: «организация для него—это такая же личность, такой же дорогой для него "человек", делающий при том великое дело. Он заботился о ней с такой же страстной, внимательной до мелочей преданностью, с какой другие заботятся о счастье любимой женщины».
И вот этот гений конспирации, которому удалось внедрить тайного агента в III отделение, читай царское ФСБ, о чем мы еще поговорим, вдруг допускает такой промах, который стоил ему жизни.
В XIX в. существовала мода на фотографии государственных преступников. Любой сочувствующий интеллигент имел изображение (тогда это называлось карточка) Чернышевского, Писарева и менее глобальных персон. Такие же открытки тиражировались после каждого судебного процесса. Поскольку ни ксероксов, ни принтеров не существовало, эти карточки заказывались в фотоателье. Вот что пишет Вера Фигнер: «После процесса А. Квятковского ("процесс 16-ти") случилось так, что Михайлов заказал в фотографиях Таубе и Александровского на Невском карточки Преснякова и Квятковского, которые были казнены. Никто не знал, что это были заведения, избранные департаментом полиции для фотографирования всех арестованных. Когда Михайлов пришел получать свой заказ, ему бросилось в глаза странное поведение хозяина, проволочки в выдаче карточек и т. п., а когда тот вышел в другую комнату, женщина, остававшаяся в комнате, сделала жест, проведя рукой по шее. Поняв предостережение, Михайлов быстро вышел, спустился с лестницы, но там его уже ждали переодетые агенты, и он был арестован. Такова одна версия, но есть и другая. Тихомиров, быть может, лучше осведомленный, в примечаниях к автобиографии Михайлова сообщает иные подробности. Он говорит, что первый приход не кончился арестом, и Михайлов, придя к товарищам, сообщил о странностях, которые он заметил в фотографии. Все ополчились на него, категорически запрещая вторичное хождение за заказом.
— Я не дурак, — ответил Михайлов, — не беспокойтесь...
И что же? Он все же пошел, чтобы на этот раз уже не возвратиться...»
Как мог гений конспирации попасться в такую явную западню? Недаром есть поговорка «И на старуху бывает проруха».

Потенциальный министр

Тихомиров, поменявший впоследствии свои политические взгляды и вставший на сторону правительства, высказался спустя 20 лет: «У меня нет иллюзий и я совершенно хладнокровно и убежденно говорю, что Михайлов мог бы при иной обстановке быть великим министром, мог бы совершить великие дела для своей родины...» Адвокат Евгений Иванович Кедрин писал в письме отцу Михайлова: «Скажу более, министр юстиции Набоков высказал мне, что, по его убеждению, Александр Михайлов по характеру, дарованиям и личным качествам был бы полезным членом общества, так как ему известны его сыновние чувства и личные качества. Но, отдавая дань уважения умственной силе Вашего сына, - невольно приходится преклоняться перед его мужеством, энергией и непоколебимой твердостью воли. Нет сомнения, что, если бы на Руси было побольше таких людей, судьба отечества была бы иная и мы не переживали бы столь тяжелых событий».
До чего же, друзья мои, обидно, что такие выдающиеся личности действовали против царя, а не заодно с ним. Особенно на фоне тотального кризиса управленческих кадров в правительстве, который явно обозначился на переломе XIX и XX вв.
Конец у Михайлова был ужасен. Он был заключен в Алексеевском равелине Петропавловской крепости. Народоволец Михаил Тригони писал: «Что Михайлов умер не "естественною" смертью, можно заключить из следующего. Уже в бытность в Шлиссельбургской крепости, когда в соседней с моей камерой умирал Исаев, я пригласил доктора и просил обратить внимание на него, прибавив при этом, что из 11 человек, которые были в равелине по нашему процессу, они уже замучили там в короткое время 6 человек. Соколов, который здесь же присутствовал, вмешался в разговор и сказал: "И совсем неправда, не шесть. Во-1-х, у того, который со мной служил (Соколов фамилии не назвал — Клеточников), еще на воле была чахотка, а во-2-х, с другим случилось совсем другое". На мой вопрос: что же другое?— Соколов сказал: "Это оставим". Соколову можно поверить, что "с другим случилось совсем другое", т. е. этот "другой" не умер "естественною" смертью. Его или за что-нибудь расстреляли, или же он кончил самоубийством. Обо всех умерших в равелине нам известно, так как с ними были сношения. С одним Александром Михайловым не было сношений. Значит, Александр Михайлов и есть этот "другой". Знали мы еще о Михайлове, что он болел, так как во время прогулки слышали голос доктора из его камеры».
В рапорте доктора Вильмса от 18 марта 1884 года читаем: "Содержавшийся в камере № 1 Алексеевского равелина арестант, именовавшийся, по заявлению смотрителя того равелина, Александром Михайловым, сего марта 18 числа 1884 года умер в 12 часов дня от остро-катарального воспаления обоих легких, перешедшего в сплошной отек обоих легких".