Вшивая биржа, петербургская обломовщина, отец авиации и отец шоубизнеса

Вшивая биржа, петербургская обломовщина, отец авиации и отец шоубизнеса

Сегодня речь пойдет о так называемой «Вшивой бирже», что располагалась на углу Невского и Владимирского. Затем я расскажу о безумном проекте морского офицера Можайского – построить самолет. Вы узнаете о господине Дранкове, которого можно считать отцом отечественного кинематографа и шоубизнеса, а закончим мы рассказом об авторе Обломова и его героях.

Невский 49

Вши, клопы и блохи. Это друзья какого-нибудь ремесленника начала XIX в. Обилие живности в российских отелях неприятно поразило маркиза де Кюстина, о чем я рассказывал на Невском у гостиницы «Европа». Некогда на углу Невского и Владимирского была биржа для простого люда. Не имевшим квалификацию светила единственная возможность устроиться чернорабочим. Ремесленникам везло больше. Они могли найти занятие согласно их профилю. Чтобы предстать перед нанимателями в должном виде, следовало подстричься. Поэтому на перекрестке ошивались цирюльники. Ошивались, можно сказать, буквально, поскольку вместе со стриженными волосами на землю падали вши, клопы и блохи. Из-за чего угол Невского и Владимирского получил название «Вшивая биржа».
Купец Абрам Ушаков, как и купец Алексей Кекин, о котором я рассказывал у дома наискосок, был родом из Ярославской губернии и точно так же активно занимался филантропической деятельностью. На свои собственные деньги на Петергофском шоссе он открыл училище, построил при нем церковь. При ней в свою очередь работало благотворительное общество, которое содержало сиротский приют для девочек.
Вот нынешние бизнесмены отдадут свою дачу, выгодно расположенную вблизи от города под организацию в ней госпиталя? Да не в жизнь. А Ушаков именно так и поступил. Он расстался со своим загородным домом, чтобы его переделали под больницу. Ну просто фантастика ХIХ в. невозможная в веке XXI.
А еще Ушаков знал, где покупать дома и каких архитекторов нанимать. Брать недвижимость, так на самом бойком месте – на углу Владимирского и Невского, где уже существовала гостиница «Москва». А уж если кого и нанимать, так Павла Юльевича Сюзора, который еще не был знаменит так, как после постройки дома Зингера, но уже зарекомендовал себя на архитектурном поприще, возведя практически целую улицу – Пушкинскую, о которой мы еще поговорим.
Если в центре города есть гостиница, то немудрено, что в ней остановится какая-нибудь знаменитость. Например, Чехов. Один из его визитов в Петербург описал Иван Леонтьевич Леонтьев-Щеглов. Мы бы вряд ли о нем знали, если бы не его воспоминания об Антоне Павловиче.
«Знакомство произошло в большой зале ресторана гостиницы "Москва"; помню даже такую мелочь – именно за последним столом у окна, что против входа.
Заочно, по сочинениям, мы знали друг друга достаточно; но свидеться пришлось здесь лишь впервые; да, кажется, и в Петербурге Чехов был тогда впервые, по крайней мере в качестве литературной знаменитости.
Не застав А. П. в номере гостиницы, я оставил ему записку и сошел вниз, в зал ресторана... В ожидании, заказал стакан чаю, взял какую-то газету и уже было углубился в чтение, когда услышал вдруг около себя мягкий, деликатный оклик:
- По всей видимости... Щеглов?
Я бросил газету...
Передо мной стоял высокий стройный юноша, одетый очень невзыскательно, по-провинциальному, с лицом открытым и приятным, с густой копной темных волос, зачесанных назад. Глаза его весело улыбались, левой рукой он слегка пощипывал свою молодую бородку.
Я полюбопытствовал в свою очередь:
- По всей видимости... Чехов?
И мы оба рассмеялись.
Через какие-нибудь четверть часа я уже беседовал с Чеховым по душе, точно с человеком, с которым познакомился десять лет тому назад; а затем, когда в третьем часу пополуночи мы с ним прощались на подъезде палкинского ресторана (куда мы перекочевали из "Москвы"), он звал меня по-приятельски "Жаном", а я его "Антуаном"»
Палкинский ресторан – это ресторан Палкина, что напротив.
Уже в советские годы этот дом в альтернативных кругах прославило кафе с неофициальным названием «Сайгон». О нем написана куча воспоминаний. Хоть здесь и пили кофе, подразумевался всегда тотальный бухач. На Невском было полно мест, где можно было выпить вина, коньяка или шампанского. Водку и портвейн, как более дешевые напитки, таскали с собой. Об этом времени наиболее точно написал Довлатов: «Здесь царил вечный спутник российского литератора — алкоголь. Пили много, без разбору, до самозабвения и галлюцинаций». Уже переехав в США Довлатов вдруг начал тосковать о некоторых советских реалиях, начиная с взаимовыручки, заканчивая спичками, почитайте его редакторские колонки. Культура, построенная на алкоголизме, диктует определенное восприятие людей, ведущих здоровый образ жизни. Не бухаешь и не куришь, значит, что-то с тобой не в порядке. Мне приходилось сталкиваться с подобным отношением. Поэтому я не люблю рассказывать про «Сайгон».


Невский 78

В 1870-х гг. в доме №78 на углу Невского и Литейного жил морской офицер Александр Федорович Можайский. И хотя он был морским офицером, но думал о небе. Именно в это время он сконструировал небольшой, скажем так, игрушечный летательный аппарат с пружинным двигателем. Какого было удивление коллег, когда Можайский продемонстрировал им, как данный агрегат взлетает, да еще нагруженный морским кортиком. Естественно, возникло желание построить нечто подобное, но уже таких размеров, чтобы можно было поднимать в воздух человека.
Можайскому выдали субсидию на изготовление воздухо-летательного снаряда, так он тогда назывался, хотя термин самолет уже существовал. Денег, естественно, не хватило, пришлось строить на свои. У самолета было одно крыло и три двигателя. Но мощность всего 36 л. с. А вес конструкции – тонна с четвертью. Ну и как вы думаете, возможно ли поднять в воздух такую махину при таких мощностях?
До сих идут споры о том, взлетел ли этот аппарат или не взлетел. В советское время было четко постановлено, что паровоз изобрели Черепановы, радио – Попов, самолет – Можайский. Сейчас это первенство не так явно. Что не умаляет достоинств самих изобретателей. Они не только мечтали, но и претворяли свои мечты в жизнь. На благо страны и человечества. Именно за это мы им и благодарны. Поэтому не столь важно, летал самолет Можайского или нет. Главное, что он задал мощный импульс для развития отечественного самолетостроения как такового.
В начале XX в. в этом доме работал театр «Модерн». Антрепренер по фамилии Казанский развлекал здесь публику электрофотографической техникой. Это не что иное, как кино. Не случайно здесь подвизался господин Дранков. В первом номере первого в России кинематографического журнала «Сине-фоно», вышедшем осенью 1907 года, было опубликовано следующее объявление:

Первое в России (при т. «Модерн» Казанского)
СИНЕМАТОГРАФИЧЕСКОЕ АТЕЛЬЕ под ведением известного фотографа при Госуд. Думе А. О. ДРАНКОВА
Выделка лент для синематографов. Сюжеты злободневные! События России и окраин! Виды городов и деревень! Каждую неделю новые сюжеты!
По желанию снимки могут быть сделаны и в других городах.

Переводя на язык современной рекламы Дранков представлял студию, которая занималась продакшеном собственным и под клиента. Этот персонаж со своей кинофабрикой поменял на Невском достаточно адресов. Его можно смело назвать отцом не только отечественного кинематографа, но и отечественного шоубизнеса. Актер Николай Орлов писал, что «человек этот был поистине вездесущ: на парадах, похоронах, дерби, пожарах, обвалах, наводнениях, встречах коронованных особ самым непостижимым образом он умудрялся поспевать вовремя. Без него не хоронили, не горели здания, не бушевали стихии, не встречались монархи…»
Перед тем как прославится съемкой первой в России кинокартины, Дранкову удалось невозможное – снять на кинопленку Льва Толстого. Злопыхатели утверждали, что ради первых кадров Дранкову пришлось затаиться в деревянном туалете и снимать писателя оттуда. На самом деле Толстой действительно согласился, хотя его и пришлось уговаривать и убеждать. Ну а история первой в России киноленты ждет вас у дома №53 по Невскому проспекту, о котором я расскажу в следующем выпуске.

Невский 51

«Кто рано встает, тому бог дает», это – не про Обломова. Про него другая пословица «Лень-матушка вперед нас родилась». Об этом в романе следующие строки: «С первой минуты, когда я сознал себя, я почувствовал, что я уже гасну!.. Гаснул в унылом и ленивом хождении по Невскому проспекту, среди енотовых шуб и бобровых воротников…» Конечно же, не Обломов ходил по проспекту. Ходил его создатель.
Дом №51 – довольно редкий пример Невского в этой его части. Он предстает перед нами в том виде, в каком его застал Иван Александрович Гончаров, который поселился здесь после путешествия на фрегате «Паллада» в качестве секретаря адмирала Путятина. Роман «Обломов» уже был задуман, уже был опубликован «Сон Обломова». Но главная работа еще предстояла. На Невском, 51 Гончаров прожил недолго. Окна его квартиры выходили во двор. Потом, когда он переселится на Моховую, там в его окна будет лезть дикий виноград. Виноград в Петербурге сейчас воспринимается так же, как осетры в Неве. А ведь они когда-то там водились.
На Невском в окна Гончарову виноградная лоза, конечно же, не проникала, зато проникали звуки с главной улицы города. Гончаров гулял по Невскому, излагая потом свои наблюдения в романе. Вот Обломов полемизирует со Штольцем: «А наша лучшая молодежь, что она делает? Разве не спит, ходя, разъезжая по Невскому, танцуя? Ежедневная пустая перетасовка дней!»
Молодежь по Невскому ходила днем и разъезжала вечером. Это важно, поскольку как писал потом видный деятель партии кадетов Владимир Оболенский «по Невскому считалось неприличным ходить пешком по вечерам». Это подтверждает и художник Михаил Григорьев в своей книге «Прогулки в прошлое»: «Традиции гвардейских полков не разрешали офицерам ходить пешком. Нельзя было ходить пешком юнкерам Николаевского кавалерийского училища и пажам, лицеистам и правоведам». Так что ближе к вечеру тротуары Невского заполняли путаны и охотники до их услуг, но об этом мы поговорим чуть позже.
Мы знаем термин обломовщина. Но ведь у Гончарова был еще один термин: петербургская обломовщина. В диалоге между Обломовым и Штольцем, который я сейчас процитирую, как раз наглядно показано столкновение двух разных жизненных концепций:
- Когда-нибудь перестанешь же трудиться, - заметил Обломов.
- Никогда не перестану. Для чего?
- Когда удвоишь свои капиталы, - сказал Обломов.
- Когда учетверю их, и тогда не перестану.
- Так из чего же, - заговорил он, помолчав, - ты бьешься, если цель
твоя не обеспечить себя навсегда и удалиться потом на покой, отдохнуть?..
- Деревенская обломовщина! - сказал Штольц.
- Или достигнуть службой значения и положения в обществе и потом в
почетном бездействии наслаждаться заслуженным отдыхом...
- Петербургская обломовщина! - возразил Штольц.
- Так когда же жить? - с досадой на замечания Штольца возразил Обломов.
- Для чего же мучиться весь век?

Действительно, для чего мучиться весь век, когда сановная и дворянская столица России жила по принципу петербуржской обломовщины. Кто его знает? Возможно, этот термин родился именно здесь на Невском, 51, где Гончаров работал над своим гениальным романом.