Гомеопаты, понос эпиграмм Вяземского и воры в публичном доме

Гомеопаты, понос эпиграмм Вяземского и воры в публичном доме

Мы продолжаем нашу прогулку по Невскому проспекту. Сегодня я расскажу про литературную войну, в которой участвовало общество «Арзамас», процитирую эпиграммы Батюшкова и Вяземского. Мы узнаем, как главный жандарм помог гомеопатам, и как жулики пользовались сладострастием посетителей публичного дома.

Невский, 80

Вы, господа, знаете, что такое парасоль? Par – это предлог (для), sol – сокращенно от soleil (солнце). Короче, это зонт от солнца. У драматурга Александра Шаховского в пьесе «Урок кокеткам или липецкие воды», написанной в 1815 году, герой Фиалкин дает парасоль героине со словами: «От солнца этот щит; от вас же для сердец, увы! защиты нет». Современникам Пушкина не нужно было объяснять, что такое парасоль и кого высмеивал Шаховской под именем Фиалкина, особенно после такой сцены:

Семен: «Так мертвецами где ж напуганы?»
Фиалкин: «В стихах,
В балладах, ими я свой нежный вкус питаю.
И полночь, и петух, и звон костей в гробах,
И, чу!.. всё страшно в них; но милым всё приятно,
Всё восхитительно! хотя невероятно».

Это камень в огород Жуковского. Достаточно сравнить с четверостишием из его «Людмилы»:

«Светит месяц, дол сребрится;
Мертвый с девицею мчится;
Путь их к келье гробовой.
Страшно ль, девица, со мной?»

Жуковский сообщал в одном из своих писем о пьесе Шаховского: «Вздумал он написать комедию и в этой комедии смеяться надо мною. Друзья за меня вступились, Дашков напечатал жестокое письмо к новому Аристофану; Блудов написал презабавную сатиру, а Вяземскому сделался понос эпиграммами. Теперь страшная война на Парнасе».
Благодаря этой страшной войне на свет появилось литературное общество «Арзамас», заседания которого проходили по нескольким адресам, в том числе здесь, в доме упомянутого Жуковским Дмитрия Николаевича Блудова. Тогда это было здание с классическим фасадом. Члены «Арзамаса» воевали с консерваторами из другого литературного объединения «Беседы любителей русского слова», где пребывали уже упомянутый Шаховской, морской офицер Шишков, будущий монах Ширинский-Шихматов. Последний разродился поэмой «Петр Великий, лирическое песнопение в 8 песнях».
Арзамасец Батюшков писал:
Какое хочешь имя дай
Твоей поэме полудикой:
Петр длинный, Петр большой, но только Петр Великий —
Ее не называй.
А в личном письме к Гнедичу от 1 апреля 1810 г. он признавался: «Нет, эта лирика меня бесит!»
Вот, кстати, еще один наезд Батюшкова на поэта Боброва, которого он назвал Бибрисом. Дело в том, что на латыни bibere – пить. Бобров был любителем горячительных напитков. Отсюда следующее двустишие:
Как трудно Бибрису со славою ужиться!
Он пьет, чтобы писать, и пишет, чтоб напиться!



В общем бойня была не на жизнь, а на смерть. В поносе эпиграмм Вяземского, того самого, который видел собственного двойника в доме №60 по Невскому проспекту есть, например, такая острота:
Когда затейливым пером
Забавник Шутовской, шутя, соседов ссорил,
Сам не на шутку он, бог весть за что, повздорил
С партером, вкусом и умом.
Понятно, что под Шутовским здесь подразумевался Шаховской. И тем не менее спустя много лет Пушкин, который еще будучи тинэйджером, участвовал в пирушках Арзамаса, написал без тени иронии и сарказма в «Онегине»:
Там вывел колкий Шаховской
Своих комедий шумный рой.
Не так уж плох был Шаховской, как выясняется.
Литераторы, вставшие ему в оппозицию, ни в коей мере не были оппозиционны правительству. Владелец этого дома Блудов был дипломатом и государственным деятелем. А один из главных романтиков нашей поэзии Василий Андреевич Жуковский, который так же обитал в этом доме, был наставником будущего императора Александра II.
Общество «Арзамас» просуществовало недолго. По сути это была череда дружественных вечеринок, конечно же, с обильными возлияниями. Но вечеринки эти оказались настолько важными для истории нашей литературы, что стали в итоге предметом внимания искусствоведов и критиков.
Чтобы закончить эту тему, хочу привести еще одно стихотворение Батюшкова под названием «Запрос»

Три Пушкина в Москве, и все они — поэты.
Я полагаю, все одни имеют леты.
Талантом, может быть, они и не равны,
Один другого больше пишет,
Один живет с женой, другой и без жены,
А третий об жене и весточки не слышит
(Последний — промеж нас я молвлю — страшный плут,
И прямо в ад ему дорога!),—
Но дело не о том: скажите, ради бога,
Которого из них Бобрищевым зовут?

Это стихотворение загадка. Один из Пушкиных – Алексей Михайлович Пушкин, поэт и переводчик, другой – Василий Львович Пушкин (в стихотворении говорится, что он живет «без жены», так как до этого развелся с супругой урожденной Вышеславцевой). Последний – Николай Сергеевич Бобрищев-Пушкин — будущий декабрист, опубликовавший в 1817 г., когда Батюшков сочинил свой «Запрос», несколько стихотворений (его молодость, вероятно, дала повод к стиху «А третий об жене и весточки не слышит»). Предположение о том, что под «третьим» Пушкиным подразумевается А. С. Пушкин, ведший в молодости «рассеянный» образ жизни, опровергается тем, что он в марте 1817 г. еще не вышел из стен лицея и находился не в Москве, а в Царском Селе.

В 1914 году это здание проросло этажами, изменился декор, а внутри был возведен флигель под кинотеатр «Паризиана». В течение 80 лет он назывался «Октябрь». Автор архитектурного проекта – уже известный нам Мариан Лялевич, чей дом Вавельберга мы наблюдали в самом начале Невского. Обстановку в кинотеатрах «Пакадилли» и «Паризина» мы уже описывали у дома №60 на примере одиннадцатой главе книги воспоминаний «Другие берега» Владимира Набокова. Здесь были такие инновации, как телефоны в ложах и раскрывающийся потолок в зрительном зале.
Впрочем, во время Великой Отечественно войны любое здание имело шансы заполучить раскрывающийся потолок. Как и раскрывающиеся стены, которые получались от попадания бомб и снарядов. Кинотеатр, переименованный в «Октябрь», продолжал действовать практически на протяжении всей блокады. Ольга Бергольц в книге «Говорит Ленинград» писала: «Мы еще недавно пробирались в кинотеатр “Октябрь” (тот, что на солнечной стороне Невского) откуда-то сбоку, по темным дворовым закоулкам, похожим на траншеи, а теперь гордо входим в него с парадного входа, с Невского. А на афишах наших театров появилась новая строчка: “Верхнее платье снимать обязательно!” Как это великолепно, что в театрах можно раздеваться. Это значит, что обстрела не будет, что зрителям и артистам не придется спешно рассредоточиваться, прервав спектакль. Хорошо!»
Бергольц не случайно упомянула, что кинотеатр находится на солнечной стороне Невского. Я уже говорил об этом, но повторюсь: именно солнечная, южная сторона проспекта была наиболее опасна во время арт-обстрела, поскольку снаряды прилетали с севера. Поэтому-то и пишет Бергольц, что пробираться в «Октябрь» приходилось откуда-то сбоку, чтобы не попасть под огонь вражеской артиллерии.
В наше время кинотеатр носит свое историческое имя – «Паризиана».


Невский, 82

«У царя у нашего верных слуг довольно. Вот хоть у Тимашева высекут пребольно». Такое стихотворение было опубликовано в журнале «Полярная звезда» в год отмены крепостного права. Александр Егорович Тимашев тогда возглавлял III отделение Собственной Его императорского Величества канцелярии, попросту говоря, царское ФСБ. И его, конечно же, не любили, отсюда и стихотворение. Но были в стране люди, благодарные этому человеку. Эти люди – гомеопаты.
Дело в том, что министр внутренних дел Сергей Степанович Ланской гомеопатию не возлюбил, и закрыл Первое гомеопатическое общество в России, которое было организовано в 1858 году. А вот Тимашев, когда занял этот пост, утвердил устав уже другой структуры - Санкт-Петербургского Общества врачей гомеопатов. И это очень позитивно сказалось на развитии данного вида альтернативной медицины. Настолько, что в 1892 году на Невском, 82 открылась первая гомеопатическая лечебница с аптекой.
Гомеопатия до сих пор для многих вещь загадочная, что уж говорить о веке девятнадцатом. С одной стороны ее признавали прогрессивные люди. В романе «Отцы и дети» Базаров толкует о ней с Одинцовой наравне с медициной и ботаникой, а про либерального помещика Кирсанова Тургенев пишет, что тот «как все домоседы, занимался лечением и даже выписал гомеопатическую аптечку». Возможно примочка, которой он лечил воспаленный глаз своей крепостной, была сделана с использованием средств из этой аптечки.
В то же время Толстой в романе «Война и мир», в той части, где речь идет о болезни Наташи Ростовой, пишет про врачей, что они были полезны, поскольку «удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную». И добавляет: «почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты…» В данном пассаже Лев Николаевич явно обвиняет гомеопатов в шарлатанстве.
Но настоящие шарлатаны обитали в доме №82 отнюдь не в гомеопатической лечебнице. Был период, когда здание принадлежало генерал-лейтенанту Ивану Максимовичу. Публицист Владимир Михневич писал: «Ни один добрый семьянин ни за что не сознается жене, что у него есть знакомства в доме Максимовича». Генерал Максимович был на тот момент владельцем здания, и здесь располагались «квартиры терпимости», попросту говоря бордели, функционировавшие в то время вполне легально. Но далеко не всегда клиенты выходили отсюда удовлетворенными. В порыве страсти они скидывали одежду, где попало. Наслаждаясь любовными утехами, они не замечали, как из карманов валявшихся на полу брюк и пиджаков добрые люди достают часы и бумажники. При обнаружении пропажи им было весьма неловко идти жаловаться в полицию. Боялись скандала. Поэтому шайка работала вполне исправно, пока один из потерпевших таки не обратился в органы правопорядка. Дело стало известным прессе, и дом на Невском, 82 обрел дурную славу на долгие годы, пока сюда не въехали гомеопаты и чутка не поправили местную ауру. Правда, в советское время им отсюда-таки пришлось съехать.