Что сколько стоит у Достоевского и происхождение слова «стушеваться»

Что сколько стоит у Достоевского и происхождение слова «стушеваться»

Мы дошли до улицы Маяковского. Поговорим мы не столько о ней, сколько о герое повести «Двойник», который жил здесь когда-то. Ну как жил, Федор Михайлович его здесь поселил. Заодно мы проведем сравнительный анализ цен тогда и сейчас, исходя из тех данных, которые можно почерпнуть в первых произведениях гения русской литературы. А в конце сам Федор Михайлович расскажет вам о том, как в русском языке появилось новое слово «стушеваться».

Яков Голядкин

Было без малого восемь часов утра, когда титулярный советник Яков Петрович Голядкин очнулся после долгого сна, зевнул, потянулся и открыл наконец совершенно глаза свои. Минуты с две, впрочем, лежал он неподвижно на своей постели, как человек не вполне еще уверенный, проснулся ли он или всё еще спит, наяву ли и в действительности ли всё, что около него теперь совершается, или -- продолжение его беспорядочных сонных грез. Вскоре, однако ж, чувства господина Голядкина стали яснее и отчетливее принимать свои привычные, обыденные впечатления. Знакомо глянули на него зеленовато-грязноватые, закоптелые, пыльные стены его маленькой комнатки, его комод красного дерева, стулья под красное дерево, стол, окрашенный красною краскою, клеенчатый турецкий диван красноватого цвета с зелененькими цветочками и, наконец, вчера впопыхах снятое платье и брошенное комком на диване. Наконец, серый осенний день, мутный и грязный, так сердито и с такой кислой гримасою заглянул к нему сквозь тусклое окно в комнату, что господин Голядкин никаким уже образом не мог более сомневаться, что он находится не в тридесятом царстве каком-нибудь, а в городе Петербурге, в столице, в Шестилавочной улице, в четвертом этаже одного весьма большого, капитального дома, в собственной квартире своей.
Я прочитал вам начало повести «Двойник». Удивительное название – Шестилавочная улица. Оно произошло буквально от шести лавок, к которым она вела. Это все равно, что сейчас назвать улицу пятимагазинной или трехбутиковой. Более того, в те времена, когда писалась повесть «Двойник», Шестилавочная пролегала только до улицы Жуковского, которая в свою очередь называлась Малой Итальянской. То есть до Невского Шестилавочная не доходила. Пришлось выкупить у владельцев дома, выходившие на Невский, и снести их, дабы освободить проезд. Тогда эта улица стала Надеждинской, названной так в честь больницы, располагавшейся здесь и дававшей людям надежду на выздоровление, а затем она стала улицей Маяковского.
Мы же, пользуясь случаем, раз уж заговорили о Достоевском, коснемся финансового вопроса. Что почем было в середине XIX в., ибо повесть «Двойник» впервые была опубликована в журнале «Отечественные записки» в 1846 году.
Вот Голядкин бежит, не разбирая дороги и сам почти не зная куда, и оказывается на Невском проспекте, судя по всему где-то неподалеку от нашего перекрестка. Ему хочется перекусить, и он заходит в ресторан. Далее цитирую:
«И хотя в ресторане было всё дорогонько, но это маленькое обстоятельство не остановило на этот раз господина Голядкина; да и останавливаться-то теперь на подобных безделицах некогда было. В ярко освещенной комнате, у прилавка, на котором лежала разнообразная груда всего того, что потребляется на закуску людьми порядочными, стояла довольно густая толпа посетителей. Конторщик едва успевал наливать, отпускать, сдавать и принимать деньги. Господин Голядкин подождал своей очереди и, выждав, скромно протянул свою руку к пирожку-расстегайчику. Отойдя в уголок, оборотясь спиною к присутствующим и закусив с аппетитом, он воротился к конторщику, поставил на стол блюдечко, зная цену, вынул десять копеек серебром и положил на прилавок монетку, ловя взгляды конторщика, чтоб указать ему: "что вот, дескать, монетка лежит; один расстегайчик"».
Что такое расстегайчик, я уже рассказывал у Невского, 40. Отметим, что он стоил 10 коп., причем в ресторане, в котором все было дорогонько. Соответственно, в обычной забегаловке он был стоил копеек 5, а то и меньше. Сейчас в Питере пирожок стоит рублей 30, но такой как расстегайчик стоит, наверное, минимум 50, то есть 5000 копеек. Соответственно, разница в ценах в данном случае в 1000 раз.

Бедные люди

Теперь обратимся к другому произведению Достоевского «Бедные люди», вышедшему ранее в том же году. Вот Варвара Доброселова посылает Макару Девушкину 30 копеек серебром. Тут нужен комментарий по поводу уточнения «серебром». Дело в том, что курс бумажных денег – ассигнаций и курс денег серебряных значительно отличался. Рубль серебряный и рубль бумажный имели существенную разницу по номиналу, причем не в пользу бумаги. Понятно, что серебряные деньги ценились гораздо выше. Умножаем 30 копеек на 1000, получаем 30 000 копеек или триста рублей. Ну возможно с небольшой корректировкой это может быть 500 рублей. Могу сказать, что у меня в коммуналке соседи постоянно занимают суммы от стольника до пятихатки. Ситуация мало изменилась, для неимущих людей 500 рублей по-прежнему деньги, на которые можно прожить несколько дней. А если питаться одним хлебом, то и дольше. Митрополит Филарет, в миру Василий Дроздов, писал своему отцу: «Папенька, хлеба сейчас трачу осьмушку в день, потому что всё экономлю. Зато купил себе Канта». Осьмушка – это 1/8 от фунта хлеба, то есть это 50 грамм. Люди были не только бедные, но и святые, экономили на еде, чтобы купить книги, стоившие адских денег.
Варвара пишет:
«У меня своих собственных денег было рублей тридцать, заработанных рукодельем. Эти деньги были отложены у меня на новое платье. Тотчас я послала нашу кухарку, старуху Матрену, узнать, что стоит весь Пушкин. Беда! Цена всех одиннадцати книг, присовокупив сюда издержки на переплет, была по крайней мере рублей шестьдесят. Где взять денег?»
Логичный вопрос. Итак, 30 рублей на платье. Умножаем на 1000, это 30 000 за платье. Недешевые были платьица. И книги. Собрание Пушкина 11 книг 60 рублей. По нашим деньгам это 60 000, где-то по 5500 за том. Сейчас полное собрание сочинений Александра Сергеевича стоит 3500, специально проверил в интернете. Вот и сравнивайте.
Теперь о ценах на жилье. Макар Девушкин пишет про своего соседа Горшкова, у которого дела еще хуже, чем у него. Он сахар то к чаю стесняется брать, а если берет, то самый маленький кусочек. После чего выпрашивает хотя бы 10 копеек. Сто рублей на наши деньги. И далее цитирую: «Да как же вы, батюшка, спрашиваю, так зануждались, да еще при таких нуждах комнату в пять рублей серебром нанимаете? Объяснил он мне, что полгода назад нанял и деньги внес вперед за три месяца».
5 рублей – это 5000. По нынешним временам 5000 за комнату не так уже и дорого, если не сказать, дешево. Тут, конечно, следовало уточнить, входили ли в эту стоимость дрова, что немаловажно, а так же вода, поскольку водопровода тогда еще не существовало. Но даже с дровами и водой эта комната вряд ли стоила дороже 8-10 тысяч рублей на наши деньги. Но у бедного Горшкова и таких денег не было. Действительно, бедный.
Еще нужно отметить, что Макар жил ближе к Коломне, раз уж гулял по Фонтанке и заглядывал на Гороховую улицу.
Получается, дорогие друзья, что платье стоило 30 руб., а снять комнату – пять. Мармеладов получал 23 руб. 40 копеек. То есть 23 000 в наше время. Средняя зарплата какого-нибудь продавца в магазине. Раскольников получал от матери 120 руб. в год. Если умножить на 1000, получим 120 000. Не горы золотые, конечно, но очень неплохое подспорье. Это 12 000 в год. Если комната стоила 5000, ну хорошо 10 000, то еще даже что-то оставалось. Можно было подработать и вполне сносно жить. Сапоги, например, у Раскольникова, стоили 1,5 рубля, то есть 1500 на наши деньги. Собственно сейчас обувь так и стоит, если речь не идет о каких-то модных брендах. Все это проливает новый свет на общую ситуацию. У кого-то из героев Достоевского была безвыходная ситуация, а кого-то, в общем-то, вполне терпимая.
Новое слово
«Господин Голядкин вздрогнул и поморщился от какого-то безотчетного и вместе с тем самого неприятного ощущения. Машинально осмотрелся кругом: ему пришло было на мысль как-нибудь, этак под рукой, бочком, втихомолку улизнуть от греха, этак взять -- да и стушеваться, то есть сделать так, как будто бы он ни в одном глазу, как будто бы вовсе не в нем было и дело».
Да, дорогие друзья. Именно в повести «Двойник» Достоевский впервые употребил слово «стушеваться». Вот как сам он описывает это событие в «Дневнике писателя» за ноябрь 1877 г.
«Словцо это изобрелось в том классе Главного инженерного училища, в котором был и я, именно моими однокурсниками. Может быть, и я участвовал в изобретении, не помню. Оно само как-то выдумалось и само ввелось. Во всех шести классах Училища мы должны были чертить разные планы, фортификационные, строительные, военно-архитектурные. Умение хорошо начертить план самому, своими руками, требовалось строго от каждого из нас, так что и не имевшие охоты к рисованию поневоле должны были стараться во что бы то ни стало достигнуть известного в этом искусства. Баллы, выставляемые за рисунки планов, шли в общий счет и влияли на величину среднего балла. Вы могли выходить из верхнего офицерского класса на службу превосходным математиком, фортификатором, инженером, но если представленные вами рисунки были плоховаты, то выставляемый за них балл, идя в общий расчет, до того мог уменьшить вам средний балл, что вы могли лишиться весьма значительных льгот при выпуске, например, следующего чина, а потому все старались научиться рисовать хорошо. Все планы чертились и оттушевывались тушью, и все старались добиться, между прочим, уменья хорошо стушевывать данную плоскость, с темного на светлое, на белое, и на нет; хорошая стушевка придавала рисунку щеголеватость. И вдруг у нас в классе заговорили: "Где такой-то? - Э, куда-то стушевался!" - Или, например, разговаривают двое товарищей, одному надо заниматься: "Ну, - говорит один садящийся за книги другому, - ты теперь стушуйся". Или говорит, например, верхнеклассник новопоступившему из низшего класса: "Я вас давеча звал, куда вы изволили стушеваться?" Стушеваться именно означало тут удалиться, исчезнуть, и выражение взято было именно с стушевывания, то есть с уничтожения, с перехода с темного на нет. Очень помню, что словцо это употреблялось лишь в нашем классе, вряд ли было усвоено другими классами, и когда наш класс оставил Училище, то, кажется, с ним оно и исчезло. Года через три я припомнил его и вставил в повесть».